нашего Лемуэля три ноги, и мы прозвали его
Неотразимчиком. Когда началась война Севера и Юга,
Лемуэль уже подрос, и ему пришлось прятать лишнюю
ногу между лопаток, чтобы не возбуждать подозрений
и сплетен. Нога под одеждой на спине делала его
похожим на верблюда, иногда она дергалась от усталости
и била его по позвоночнику, однако все это не очень
беспокоило Лемуэля. Ведь его принимали за обыкновенного
двуногого! И он был счастлив.
Мы, Хогбены, на своем веку не раз попадали в передряги.
Теперь каша заварилась из-за беспечности
Неотразимчика. Он ко всему относился спустя рукава.
Не виделись мы с Лемуэлем лет шестьдесят. Он жил в
горах на Юге, а вся наша семья — в Северном
Кентукки. Вначале мы решили добраться к нему по
воздуху, но когда подлетели к Пайпервилю, собаки на
земле невероятно разбрехалпсь, жители высыпали из
домов и уставились на небо. Мы вынуждены были вернуться.
Папин па сказал, что придется отправиться
в гости к родственнику обычным способом, как все
люди. Я не люблю путешествовать ни по суше, ни по
морю. Когда мы в 1620 году плыли к Плимут-Року,
мне вывернуло всю душу. Куда приятнее летать!
Но с дедом мы никогда не спорили, папин па у нас
глава семьи.
Папин па взял где-то напрокат грузовик и туда
уложили все пожитки. Правда, не сразу нашлось место
малышу — он весил около трехсот фунтов, и корыто,
в которое его поместили, занимало чудовищно много
места. Зато с дедом обошлось без хлопот: мы положили
его в старый джутовый мешок и засунули под сиденье.
Сборы, конечно, легли на мои плечи. Па выпил
пшеничной водки и все только прыгал на голове и напевал:
«Летит планета кувырком, кувырком, кувырком...». А дядюшка
вообще не захотел ехать. Он улегся
под ясли в хлеву и сказал, что погружается лет на десять
в спячку.
— И чего вам дома не сидится? — бурчал он. —
Полтыщи лет вы ежегодно весной отправляетесь куда-то
мотаться! Нет уж, я вам больше не компания...
Так и уехали без него.
Когда наши переселились в Кентукки, рассказывали
мне, там было голое место, и пришлось изрядно попотеть,
чтобы устроиться. Однако Неотразимчик не захотел
корпеть над постройкой дома и улетел на юг. Там
он зажил тихой дремотной жизнью, просыпаясь по-настоящему
раз в год-два, чтобы как следует выпить.
Лишь тогда с ним налаживалась мозговая связь.
Оказалось, Лемуэль устроился на развалившейся
мельнице в горах над Пайпервилем. Когда мы подъехали,
то первым долгом увидали на балконе Лемуэлевы бакенбарды.
Сам Неотразимчик похрапывал
в опрокинувшемся кресле — очевидно, сон был приятный,
и он не проснулся, когда упал. Будить мы
Лемуэля не стали. Корыто затащили в дом общими
усилиями, а потом па и папин па выгрузили спиртное.
Поначалу у всех было хлопот полон рот — в доме
не нашлось ни крошки. Наш Неотразимчик побил все
рекорды сибаритства: даже не варил горячего. Он
приноровился гипнотизировать обитавших в окрестных
лесах енотов, и те сами являлись к нему на обед. И до
чего только может дойти лень! Еноты очень ловко
действуют лапками, и Лемуэль заставлял их раскладывать
костер и самих себя поджаривать. Интересно, свежевал
он зверей или нет? А когда Неотразимчику хотелось
пить, он — стыдно сказать! — собирал над головой
небольшую тучку и устраивал дождь прямо себе в рот.
Впрочем, сейчас нам было не до Лемуэля. Ма раскладывала
вещи, па присосался к кувшину пшеничной,
и мне снова пришлось на своей спине таскать тяжести.
Все это было бы еще полбеды, но на мельнице не
оказалось никакого электрического генератора! А наш
малыш жить не мог без электричества, да и папин па
пил его как верблюд. Неотразимчик, конечно, пальцем
о палец не ударил, чтобы поддерживать воду в запруде
на должном уровне, и вместо реки по высохшему
руслу тек тощий ручеек. Нам с ма пришлось здорово
пораскинуть мозгами, пока мы не соорудили в курятнике
печку.
Однако настоящие неприятности начались после того,
как о нашем приезде пронюхали местные власти.
В один прекрасный день, когда ма стирала во дворе,
заявился какой-то плюгавый тип и страшно удивился,
завидев нас (я как раз тоже вышел из дому).
— Хороший выдался денек, — сказала ма, — не
хотите ли выпить, сударь?
Незнакомец ответил, что не прочь, и я зачерпнул
ему ковш нашей пшеничной. От первого глотка он чуть
не задохся, затем поблагодарил и допил, однако повторить
не захотел, а сказал, что, если мы так гостеприимны,
пусть лучше дадим ему раскаленный гвоздь
и он его с удовольствием проглотит.
— Недавно приехали? — спросил он.
— Да, — ответила ма, — в гости к родственнику.
Плюгавый взглянул на балкон, где восседал спавший
каменным сном Неотразимчик:
— А он, по-вашему, жив?
— Будьте уверены, — ответила ма, — как огурчик.
— Мы думали, он давно умер, — сказал плюгавый, —
даже избирательный налог с него не взимали.
Теперь, надеюсь, и вы будете платить, раз поселились
здесь. Сколько вас народу?
— Человек шесть.
— Все совершеннолетние?
— У нас, значит, па, да этот — Сонк, да малыш...
— Сколько ребенку?
— Он совсем крошка, ему и четырехсот не будет,
правда, ма? — вмешался я.
Но ма влепила мне затрещину и приказала не перебивать
старших. Плюгавый ткнул пальцем в мою сторону и сказал,
что не в силах определить мой возраст,
и я готов был провалиться сквозь землю, так как
сбился со счета еще при Кромвеле и теперь сам не знал,
сколько мне лет. В конце концов плюгавый решил взимать
избирательный налог со всех, за исключением
малыша.
— Но это еще не главное, — сказал он, что-то помечая
в своей книжечке. — Вы должны правильно голосовать.
У нас в Пайпервиле один босс — Эли Гэнди,
и организация у него работает как часы... - С вас со
всех двадцать долларов.
Ма отправила меня поискать денег. Но у папиного
па оказался только один денарий, и он сказал, что
стащил его еще у какого-то Юлия Цезаря и денарий
дорог ему как сувенир, па опустошил кувшин пшеничной
и от него я ничего не добился, а у малыша нашлось
всего три доллара. В карманах Неотразимчика
я обнаружил лишь старое скворчиное гнездо и в нем
два яйца.
— Ничего, утро вечера мудреней, — сказал я и
спросил у плюгавого: — А золото вы берете, мистер?
Ма опять влепила мне затрощпну, плюгавый же
страшно развеселился и сказал, что золотом будет еще
лучше. Наконец он вышел и направился в лес и вдруг
припустил так, что пятки засверкали: навстречу ему
попался енот с пучком веточек в лапках для костра.
Значит, наш Лемуэль проголодался.
Я стал искать металлолом, чтобы к завтрашнему
дню превратить его в золото, но назавтра мы уже
очутились за решеткой.
Мы все могли читать мысли обыкновенных людей
и заранее узнали об аресте, но не стали ничего
предпринимать. Папин па собрал всех, кроме малыша и
Неотразимчика, на чердаке и объяснил, что нам надо
хранить втайне свои способности и не возбуждать
подозрений местных жителей.
Во время его спича я загляделся на паутину в углу,
и папин па заставил мои глазные яблоки повернуться
в его сторону, а затем продолжал:
— Стыдно мне за здешних мошенников, но нам
лучше им не перечить. Инквизиции теперь нет, и
нашему здоровью ничто не угрожает.
— Может, лучше спрятать печку? — спросил было
я, но получил от ма очередную затрещину за то, что
перебиваю старших.
— Только хуже будет, — пояснила она на словах. —
Утром здесь шныряли сыщики из Пайпервиля
и все высмотрели.
— Вы пещеру под домом сделали? — спросил папин па.
— Вот и отлично. Спрячьте нас с малышом
в пещере, а сами идите. — И добавил со старинной
вычурностью, которую любил: — Сколь жалка судьба
человека, засидевшегося на этом грешном свете и
дожившего до мрака времен, освещаемых лишь солнцем
доллара. Пусть встанут деньги мошенникам поперек
горла... Не надо, Сонк, я сказал просто так, не
заставляй их глотать доллары. Постараемся, дети,
не обращать на себя излишнего внимания. Как-нибудь
выкрутимся.
Папин па с малышом залез в пещеру, а нас всех
арестовали и отправили в Пайпервиль, где поместили
в здание со множеством клеток, похожее на птичник.
Похрапывавшего Неотразимчика тоже выволокли, он
так и не проснулся.
В птичнике-тюрьме па применил свой любимый
трюк и ухитрился напиться. Надо вам сказать, это
даже был не трюк и не фокус, а настоящая магия. Сам
па не мог его толком объяснить и сбивался на какую-то
чертовщину. Он говорил, например, что алкоголь
в теле человека превращается в сахар. Но как же он
превратится в теле в сахар, если попадает не в тело,
а в живот? Тут без колдовства не обойдешься. Мало
того, па говорил еще, что с помощью ферментов
навострился сахар у себя в крови превращать обратно
в алкоголь и оставаться навеселе, сколько хочешь. Видно,
эти его приятели ферменты были форменные чернокнижники!
Правда, он чаще отдавал предпочтение натуральному
спиртному, но проделки колдунов ферментов не раз
сбивали меня с панталыку...
Из тюрьмы меня привели в какое-то помещение, заполненное
людьми, предложили стул и начали допрашивать. Я
прикинулся дурачком и твердил, что ничего
не знаю. Но вдруг один субъект объявил:
— Эти горцы абсолютно первобытные люди, однако
у них в курятнике урановый реактор! И они, конечно,
не могли построить его сами!
Публику настоящий столбняк хватил.
Затем они снова начали приставать ко мне с вопросами,
но ничего не добились и отвели обратно в камеру.
Постель моя кишела клопами. Чтобы их уничтожить,
я выпустил из глаз особые лучики и только тогда
заметил тщедушного человека с воспаленными небритыми
щеками, проснувшегося на верхних нарах.
Он изумленно уставился на меня и быстро-быстро
моргал.
— Во всяких тюрьмах я гнил и с кем только не
скучал у одного рундука, но с дьяволом в одной дыре
первый раз. Меня зовут Амбрустер, Стинки Амбрустер,
сижу за бродяжничество. А ты за что, приятель?
Прикарманивал души по бешеной цене?
— Рад познакомиться, — сказал я. — Вы, наверное,
страшно образованный человек, я таких изысканных
выражений ни от кого не слыхал... Нас притащили
сюда без всяких объяснений, всех взяли, даже спавшего
Лемуэля и подвыпившего па.
— Я бы тоже с удовольствием шарахнул стаканчик-другой,
— заметил мистер Амбрустер. — Может,
тогда у меня не лезли бы глаза на лоб оттого, что ты
ходишь, не касаясь ногами пола.
Я действительно был несколько выбит допросом из
колеи и забылся. Получилось, что я на глазах у чужих
валяю дурака. Я рассыпался в извинениях.
— Ничего, ничего, я давно всего этого ждал, —
заворочался мистер Амбрустер и поскреб щетину на
щеках. — Пожил я, покуролесил в свое удовольствие,
вот и начал ум за разум заходить... Почему же, однако,
вас всех арестовали?
— Они говорят, из-за реактора, где мы расщепляем
уран, но это ерунда. Зачем я буду щепать уран?
Вот лучину щепать — другое дело...
— Отдай ты им этот реактор, а то не отвяжутся.
Здесь идет крупная политическая игра — через неделю
выборы. Начали было поговаривать о реформах,
да старина Гэнди всем глотки заткнул.
— Все это очень интересно, но нам надо поскорей
домой.
— А где вы живете?
Я сказал, и мистер Амбрустер задумался:
— Наверное, ваш дом на той реке, то есть ручье...
на Большой Медведице?
— Там даже не ручей, а ручеек.
— Гэнди называет его рекой Большой Медведицы! —
рассмеялся мистер Амбрустер. — И заработал
на этом названии кучу денег! Ручей пятьдесят лет как
высох, но десять лет назад Гэнди построил на нем
дамбу ниже вашей мельницы и отхватил жирный куш.
Дамба так и называется: Гэнди-дамба.
— Неужели он сумел обратить дамбу в деньги?
— Ага, значит, сам дьявол этого не может? А Гэнди
может. У него в руках газеты, а это все равно что
открытый банковский счет, хо-хо! Гэнди взял и провел
себе ассигнования на строительство... Кажется, за
нами.
Вошел человек со связкой ключей и увел мистера
Амбрустера. Скоро пришли и за мной. Я очутился
в большой ярко освещенной комнате, где были и па, и
ма, и Неотразимчик, и мистер Амбрустер, и еще какие-то
рослые парни с пистолетами. Кроме них, там сидел
тощий сморщенный коротышка с голым черепом и подлыми
глазенками. Этого лысого все слушались и называли
мистером Гэнди.
— Мальчишка, по-моему, довольно глуповат, — заговорил
мистер Амбрустер, когда я вошел. — Если он
и сделал что плохое, то не нарочно.
Однако на него прикрикнули и стукнули по голове, а
этот мистер Гэнди взглянул из угла на меня по-змеиному
и спросил:
— Кто вам помогает, мальчик? Кто построил атомную
электростанцию в сарае? Отвечай правду, или тебе
сделают больно.
Я так поглядел на него, что меня немедленно тоже
стукнули по макушке. Вот чудаки, не знают, какая
крепкая у Хогбенов голова. Меня дикари пробовали
каменными топорами по голове бить, да все племя до
того уморилось, что пикнуть сил не хватило, когда
я их стал потом топить. Но мой сосед по камере
заволновался.
— Послушайте, мистер Гэнди... Я, конечно, понимаю,
какая грандиозная сенсация будет, если вы докопаетесь,
кто смастерил реактор, только вы и без тог
победите на выборах. А вдруг там и нет никакого
реактора?
— Я знаю, кто его построил, — сказал мистер Гэнди.
— Беглые нацистские преступники или предатели-физики.
Я не успокоюсь, пока не найду виновных!
— Ого, значит, вам нужен шум на всю Америку, —
сказал мистер Амбрустер. — Наверное, метите в губернаторы
или в сенаторы, а то и на самую верхотуру?
— Мальчишка что-нибудь тебе рассказывал? —
спросил мистер Гэнди.
Мистер Амбрустер сказал, что я ничего не говорил.
Тогда они принялись за Лемуэля, но только зря
потеряли время. Наш Неотразимчик любил и умел
спать. Вдобавок при его лени он не давал себе труда
дышать во сне, и люди мистера Ганди даже засомневались,
жив ли он.
Па тем временем успел связаться со своими приятелями
ферментами, и от него тоже ничего нельзя
было добиться. Они попробовали вразумить его куском
шланга, но он в ответ на удары только глупо хихикал.
И мне было ужасно стыдно.
Зато ма не посмели пальцем тронуть. А если кто
подходил к ней, она вся бледнела, покрывалась испариной,
вздрагивала, и наглец отлетал прочь, словно от
здоровенного толчка. Помню, как-то один дока сказал,
будто у нее в организме есть орган вроде ультразвукового
лазера. Но это вранье и ученая тарабарщина!
Ма просто испускала свист, которого никто не слышал,
и направляла его в цель, как охотник пулю в глаз
белки. Я и сам так мог.
Наконец мистер Гэнди приказал отправить всех
обратно в тюрьму, пригрозив еще взяться за нас
всерьез. Неотразимчика выволокли, остальных развели
по камерам.
Мистер Амбрустер стонал на нарах, крохотная
лампочка с утиное яйцо освещала его голову и шишку
на ней. Пришлось облучить ему голову невидимыми
лучами, действовавшими как припарка (не знаю, что
это были за лучи, но я мог пускать и такие из глаз).
Шишка исчезла, мистер Амбрустер перестал стонать.
— Ну и в переплет ты попал, Сонк, — проговорил он
(еще раньше я назвал ему свое имя). — У Гэнди планы:
о-го-го! Он уже околпачил Пайпервиль, теперь хочет
прибрать к рукам штат или даже целиком
страну... А для этого ему нужно сперва прогреметь на
всю Америку. Заодно и переизбрание в мэры подмажет,
хотя город у него уже в кармане... А может, там
у вас все-таки был реактор?
Я вытаращил глаза.
— Гэнди уверен на все сто, — продолжал мистер
Амбрустер. — Он посылал физиков, и я своими ушами
слышал, как они докладывали про обнаруженный
у вас уран-235 и графитовые стержни. Мой совет: скажи
им, кто вам помогал. А то они напичкают тебя
лекарствами, от которых начинаешь говорить правду.
Однако в ответ я лишь посоветовал мистеру
Амбрустеру отоспаться — меня уже звал папин па.
Я вслушивался в его голос, звучавший в моем мозгу,
но перебивал па, успевший опохмелиться.
— А ну-ка, сынок, выпей, промочи горлышко, —
веселился па.
— Заткнись, несчастная букашка! — строго перебил
его папин па. — Прекрати болтовню и отсоединись.
Сонк!
— Да, папин па.
— Надо бы обмозговать план действий...
— А все-таки, почему бы тебе не опохмелиться? —
не отставал па.
— Перестань, па! — не выдержал я. — Имей уважение к
старшим, к своему отцу. И потом, как ты
дашь мне опохмелиться, если мы в разных камерах?!
— Очень просто: свяжу наши жилы, по которым
течет кровь, в одно замкнутое кольцо и перекачаю
образовавшийся во мне алкоголь к тебе. В науке это
называется телепатической трансфузией. Гляди!
Перед моим мысленным взором возникла посланная па
схема. Действительно, все было очень просто. Просто
для Хогбенов, разумеется. Но я еще больше
разозлился.
— Не заставляй, па, своего любящего сына терять
последнее уважение к родителю и называть его старым
пнем. Не щеголяй этими теперешними словечками, я
же знаю, что ты ни разу книги в руках не держал,
а просто читаешь чужие мысли и хватаешь верхушки.
— Да ты выпей, выпей! — твердил па.
— Кражи мудрости прямо из чужих голов, — хихикнул
папин па. — Я тоже иногда так делал. А еще
я могу быстренько состряпать у себя в крови возбудителя
мигрени и подбросить его тебе, бездонная ты
бочка!.. Теперь, Сонк, твой проказник па не будет нас
прерывать.
— Слушаю тебя, — ответил я. — Как у вас там?
— Мы отлично устроились.
— А малыш?
— И он тоже. Но, Сонк, тебе придется поработать.
Оказывается, все наши нынешние беды от печки, или...
как ее теперь называют?.. От ядерного реактора.
— Я тоже догадался.
— Кто бы мог подумать, что они раскусят нашу
печку? Такими печками пользовались во времена моего
деда, у него я научился их делать. От этих ядерных
печек и мы сами, Хогбены, получились, потому что
в них... как же теперь это называется?.. Здесь, в
Пайпервиле, есть ученые люди, пошарю-ка я у них в
головах...
При моих дедах, — через некоторое время продолжил
папин па, — люди научились расщеплять атом.
Возникла радиация, подействовала на гены, и в результате
домининантных мутаций появилось наше семейство. Все
Хогбены — мутанты.
— Про это нам вроде еще Роджер Бэкон *) говорил?
— Ага! Но он был наш приятель и с другими про
нас не распространялся. Если бы в его время люди
узнали о наших необыкновенных способностях, они бы
постарались нас всех сжечь. Даже теперь нам
небезопасно являться людям... Со временем, конечно, мы
насчет этого что-нибудь предпримем...
— Я знаю, — прервал я. (Мы, Хогбены, не имеем
тайн друг от друга.)
— А пока у нас получилась закавыка. Люди снова
научились расщеплять атом и догадались, какую такую
печку соорудили мы в курятнике. Нужно ее уничтожить,
чтобы от нас отстали. Однако малыш и я без
электричества не обойдемся, и придется получать его
не от ядерной печи, а более сложным путем. Вот что
ты устроишь...
Скоро я принялся за работу.
У меня есть способность поворачивать глаза так,
что становится видна сущность вещей. Глянул я, к
примеру, на оконную решетку, и вижу — вся она
состоит из крошечных смешных штучек, которые трясутся,
бестолково топчутся на одном месте и вообще
суетятся, будто верующие, собирающиеся к воскресной
обедне. Теперь их, слышно, называют атомами.
Усыпив предварительно мистера Амбрустера, я начал
строить из атомов, как из кирпичиков, нужные мне
комбинации. Вначале, правда, я ошибся и превратил
железную решетку в золотую, но тут же поправился и
растворил ее в воздухе. Очутившись снаружи, я загнал
атомы на старые места, и в окне опять возникла
решетка.
Камера моя находилась на седьмом этаже здания,
половину которого занимала мэрия, а другую — тюрьма.
Уже стемнело, и я вылетел незамеченным. Увязавшуюся
за мной сову я сбил плевком.
Атомную печку охраняла стража с фонарями, пришлось
застыть сверху и все делать на расстоянии.
Вначале я испарил черные штуковины — графит,
как их окрестил мистер Амбрустер. Потом взялся
за дрова, или, по его словам, за уран-235, обратил его
в свинец, а свинец — в пыль, и ее быстро сдуло ветром.
Покончив с реактором, я полетел к истокам ручья.
Вода бежала по его дну тоненькой струйкой, в горах
тоже оказалось сухо, а папин па говорил, воды нам
нужно полное русло. Тут как раз он сообщил мне, что
малыш хнычет. Надо бы, конечно, сперва отыскать
надежный источник энергии и уже потом ломать печку.
Оставалось одно — дождь.
Однако раньше я слетал на мельницу, сотворил и
поставил электрогенератор.
Поднявшись в облака, я начал охлаждать одно из
них, разразилась гроза, и хлынул ливень. Но у подножия
гор ручей был по-прежнему сух. После непродолжительных
поисков я заметил провал в дне
ручья. Вот отчего пятьдесят лет тут и воробей не мог
напиться!
Я быстренько заделал дыру, на всякий случай
отыскал несколько подземных ключей и вывел их на
поверхность, а затем полетел на мельницу.
Дождь лил как из ведра, и стража, очевидно, ушла
сушиться, подумал я. Но папин па сказал, что, когда
захныкал наш младенец, они позатыкали уши пальцами
и с воплями разбежались кто куда. Он приказал
мне осмотреть мельничное колесо. Починка требовалась
небольшая, да и дерево за несколько веков сделалось
мореным. Ну и хитроумная штука было это колесо! Воды
в ручье все прибывало, а колесо вертелось,
и хоть бы хны! В старину умели строить! Но папин
па сказал, что я еще не видел Аппиеву дорогу, сделанную
древними римлянами, — мостовая до сих пор
как новенькая.
Устроив его с малышом, как птенчиков в гнездышке, я
полетел к Пайпервилю. Занималась заря, и теперь за
мной увязался голубь. Пришлось и на него
плюнуть, а то нас бы обоих заметили.
В тюрьме-мэрии по всем этажам бегали служители
с растерянными физиономиями. А ма сообщила мне,
что, обратившись невидимками, они с па и Лемуэлем
собрались посовещаться в большой камере на краю
тюремного блока. Да, забыл сказать, что я тоже сделался
невидимым, когда проник в свою камеру взглянуть,
не проснулся ли мистер Амбрустер.
— Папин па известил нас, что все в порядке, —
сказала ма. — Нам, кажется, можно отправляться
домой. А дождь сильный?
— Ливень что надо. Чего это они тут так суетятся?
— Никак не поймут, куда мы подевались и где ты.
Полетим на мельницу, когда разойдутся тюремщики.
— Все устроено, как велел папин па, — начал
рассказывать я, но вдруг на другом конце коридора
раздались изумленные возгласы.
Затем к дверной решетке нашей камеры вперевалку
подошел заматерелый жирный енот с пучком
веточек, уселся на задние лапки и стал раскладывать
костер. Глазки у зверька были удивленные-удивленные.
Должно быть, наш Неотразимчик загипнотизировал его,
не просыпаясь.
Перед решеткой собралась куча любопытных, но
глядели они, разумеется, не на нас — мы оставались
невидимы, а на енота. Мне лично уже случалось наблюдать,
как еноты разжигают костер, но хотелось
поглядеть, не заставляет ли Неотразимчик зверей самих
сдирать с себя шкуру. Однако только енот приготовился
свежевать себя, один из полицейских сграбастал его в
сумку и унес.
К этому времени совсем рассвело. Откуда-то донеслись
крики, а потом завопил голос, показавшийся мне
знакомым.
— Ма, — сказал я, — мне бы нужно посмотреть,
что делают с бедным мистером Амбрустером.
— Нет, нет, пора вытаскивать малыша и деда из
пещеры! — приказала она. — Говоришь, мельничное
колесо вертится?
— Еще как вертится! Электричества теперь хватит.
Ма нашарила рядом с собой па и дала ему тычка:
— Вставай, живо!
— Может, сперва выпьем? — заикнулся было па,
однако ма поставила его на ноги и сказала, что хватит,
надо спешить домой.
Я тем временем уничтожил оконную решетку. Хотя
дождь еще не перестал, ма сказала, мы не сахарные,
не растаем. Они с па подхватили храпевшего Неотразимчика
под мышки и полетели. Все трое оставались
невидимыми, так как перед тюрьмой-мэрией зачем-то
собралась громадная толпа.
— Марш за нами! — крикнула мне ма. — А то
нашлепаю!
— Сейчас! — ответил я, но остался.
Оказалось, что мистера Амбрустера снова отвели
на допрос в зал. У окна опять стоял мистер Гэнди и
сверлил беднягу своими змеиными глазками, а двое
типов закатали мистеру Амбрустеру рукав и готовились
проткнуть ему руку какой-то стеклянной штукой
с тонким наконечником. Ах, подонки! Я вышел из
состояния невидимости и крикнул им:
— Не смейте трогать этого человека!
В ответ кто-то завизжал:
— Хогбенский щенок, держите его!
Я позволил им схватить себя и очутился втиснутым
в кресло. Рукав мне тоже закатали.
— Нечего с ним церемониться, впрыснуть ему сыворотку
правдивости, — хищно усмехнулся мне в лицо мистер
Гэнди, — теперь этот бродяга ничего не
утаит.
Мистера Амбрустера они порядком отделали, но он
стоял на своем и лепетал:
— Не знаю я, куда девался Сонк. Знал бы, так
сказал. Не знаю я, куда...
Ударом по голове его заставили замолчать, и мистер
Гэнди, чуть не стукнувшись носом о мой нос, прошипел:
— Сейчас мы узнаем, откуда у вас ядерный реактор!
Один укол — и у тебя мигом развяжется язык.
Понял?
Тут же мне в руку загнали острый конец стеклянной
штуки и впрыснули сыворотку. Но на меня она
подействовала вроде щекотки, и я опять отвечал, что
ничего не знаю. Тогда Гэнди приказал сделать мне
еще укол, но я твердил свое, хотя щекотало больше.
Внезапно кто-то вбежал в комнату и заорал:
— Дамба рухнула! Смыло Гэнди-дамбу! Половина
ферм южной долины в воде!
Мистер Гэнди отпрянул как ужаленный и взвизгнул:
— Вы бредите! Это невозможно! В реке Большой
Медведицы сто лет не было воды!
Однако через несколько мгновений все сбились
в кучу и зашептались о каких-то образцах грунта и
о сборище перед парадной лестницей.
— Вы бы успокоили их, мистер Гэнди, — посоветовал
кто-то. — Они так и кипят. Ведь как-никак поля
затопило...
— Я с ними поговорю и все улажу, тем более что
толком еще ничего не известно, а выборы через неделю.
И мистер Гэнди исчез в дверях. Остальные кинулись за
ним. Тогда я встал и начал чесаться — вся
кожа сильно зудела. Ну, погоди, мистер Гэнди, я
начинаю злиться!
— Давай удерем, — предложил мистер Амбрустер. —
Другого такого случая у нас не будет.
Выскочив черным ходом, мы обежали здание и
перед фасадом увидели огромную толпу. Наверху
парадной лестницы стоял мистер Гэнди, а к нему
подступал рослый широкоплечий парень. В руке у парня
был здоровенный каменный обломок.
— Я не знаю таких плотин, которые не имели бы
предела прочности,— возгласил мистер Гэнди.
Но парень потряс обломком над головой и проревел:
— А что такое плохой бетон, ты знаешь? Тут же
один песок! Дамбу из этого бетона можно размыть
галлоном воды!
— Отвратительно, мерзко! — затряс головой мистер
Гэнди. — Я возмущаюсь вместе с вами и заверяю
всех, что со стороны властей контракт выполнялся
добросовестно. И если компания «Аякс» пустила в дело
некондиционные материалы, мы выведем ее на чистую воду!
А у меня уже страшно чесалось все тело и стало
совсем невтерпеж. Надо было что-то предпринять.
Здоровяк с обломком бетона сделал шаг назад,
ткнул пальцем в сторону мистера Гэнди и спросил:
— А знаешь, поговаривают, будто в компании
«Аякс» хозяйничаешь тоже ты?
Мистер Ганди открыл рот, потом закрыл, затрясся
и вдруг сказал:
— Да, «Аякс» принадлежит мне.
Вы бы слышали, что за рев пронесся по толпе!
А парень чуть не задохся от возмущения.
— И ты это открыто признаешь?! Значит, ты знал,
из какого дерьма построена дамба? Говори, сколько
прикарманил.
— Одиннадцать тысяч долларов, — смиренно признался
мистер Гэнди. — Остальное пошло шерифу,
членам городского управления и...
Но взбешенная толпа кинулась вверх по лестнице,
и больше мы не услышали от мистера Гэнди ни слова.
— Ну и ну! Впервые в жизни вижу такие чудеса, —
сказал мистер Амбрустер. — Что это стряслось
с Ганди, Сонк? Уж не рехнулся ли он?.. А черт с ним,
зато теперешнюю администрацию разгонят, вышвырнут
всех мошенников, и мы заживем в Пайпервиле
райской жизнью... Если только я не двину на юг.
Зимой я всегда перекочевываю поближе к солнцу... Нет,
сегодня настоящий день чудес: у меня в кармане
откуда-то народилось несколько монет! Пошли выпьем
по этому случаю.
— Благодарю вас, но как бы ма не стала беспокоиться,
— ответил я. — Так вы думаете, мистер
Амбрустер, в Пайпервиле отныне все пойдет тихо-мирно?
— Еще бы нет... Хотя, пожалуй, не сразу. Гляди,
старину Гэнди волокут в тюрьму. Попался, который
кусался... Нет, мы обязательно должны это отпраздновать,
Сонк! Куда ты провалился?
А я уже опять сделался невидимым. Зуд прошел,
я полетел домой тянуть электропроводку. Вода скоро
пошла на убыль, но благодаря заткнутому провалу и
открытым в верховьях ключам энергией мы были обеспечены.
С тех пор мы зажили мирной жизнью. Мирная
жизнь и безопасность нам, Хогбенам, дороже всего.
Папин па говорил потом, что наводнение мы
устроили неплохое, хотя и поменьше того, про которое
ему рассказывал его папин па. В Атлантиде во
времена прапапина па тоже умели строить атомные
печки. Но эти атланты были настоящие головотяпы —
добыли целые горы урана, и все полетело вверх
тормашками, дело кончилось всемирным потопом.
Прапапин па еле ноги унес, Атлантида потонула, никто
про нее теперь и не помнит.
Хотя мистера Гэнди упекли в тюрьму, никто от
него не добился, почему он так разоткровенничался
перед народом. Говорили, будто бы на него помрачение
ума нашло. Но я-то знал, в чем была загвоздка.
Помните колдовской трюк моего па: телепатическую
трансфузию алкоголя из его крови в мою? Так
вот, когда меня одолела чесотка после введения
сыворотки правдивости, я взял и проделал этот папин трюк
с мистером Гэнди. Он стал резать правду-матку, а у
меня зуд как рукой сняло.
Этаких прохвостов только колдовством и можно
заставить говорить правду.
*) - Роджер Бэкон, великий
английский ученый XIII века н.э. Предполагают,
что он изобрел, в частности, очки, микроскоп, телескоп.
Ему приписывают иногда создание пороха. Он сделал немало
открытий в химии, физиологии и ряде других областей науки.
Призывал к внедрению математики во все науки.